Что происходит с гражданскими обществом в Центральной Азии

Думаю, никто не будет отрицать, что в связи с целым рядом событий в мире и особенно с началом агрессии России в Украине, превратившейся в полномасштабную войну, в которую в той или иной форме втягиваются все больше государств, мир живет в новой реальности. Эта новая реальность касается и мирового устройства, и эффективности международных организаций, и геополитических изменений, и внутриполитических процессов, в том числе в государствах Центральной Азии. И, естественно в этой новой реальности находятся гражданские общества в странах региона. Для оценки этой новой реальности надо, видимо, оттолкнуться от старой, и я позволю себе все же сфокусироваться на трендах в развитии именно гражданских обществ, и не только в Казахстане, но во всей Центральной Азии. Причем я не буду касаться трендов и изменений в обществах в целом, потому что здесь идут сложные процессы национальной самоидентификации с элементами роста роли религии, некоторой архаизации общественного сознания и попыток поиска смыслов через политический и культурный изоляционизм. И еще на что надо обратить внимание, что, как мне представляется, общества в постсоветских, продолжающих быть авторитарными, странах не обладают никакой самостоятельной политической субъектностью. Поэтому на меня, например, не производят особого впечатления результаты социологических опросов, из которых следует, что население в подавляющем большинстве поддерживает власть, в России поддерживает войну, в некоторых странах, например, в Туркменистане голосует на выборах с цифрами близкими к 100 процентам за действующих президентов или представителей партии власти, а в других – во всяком случае с результатами, зашкаливающими за 70 или 80 процентов, что просто немыслимо в демократических государствах. Это все равно, что оценивать всенародную поддержку Коммунистической партии в Советском Союзе. Вроде как она стопроцентная, а пропала с политической арены эта партия и никакой действенной реакции от якобы всецело поддерживающего ее народа не последовало. Или на Всесоюзном референдуме о сохранении СССР в марте 1991 года в девяти из пятнадцати союзных республик проголосовало по официальным данным более 80% и из них более 75% проголосовали за его сохранение. А к концу того же года СССР вообще развалился. И опять – никакой действенной реакции подавляющего большинства населения не было. То есть общество, не обладая политической субъектностью, участвует во всех этих опросах и голосованиях пассивно, без трансляции в действия, если только власти не мобилизуют это общество на собственную поддержку. Всплески активности появляются, когда что-то непосредственно и очень серьезно затрагивает какие-то личные интересы, как это следует, например, из результатов социологических опросов населения в России Левада-центра, когда на фоне поддержки Путина и войны в Украине была отмечена резко негативная оценка возможной мобилизации и уже личного участия в этой войне. На политическую субъектность в той или иной степени претендует гражданское общество (не путать с обществом в целом!), прежде всего, такие его институты, как политические партии и группы (прежде всего, оппозиционные), независимые СМИ, активные гражданские организации, блоггеры и гражданские активисты. Но вот эти претензии быстро и иногда весьма жестко блокируются властями в авторитарных странах.
И еще два важных, как мне кажется, тезиса.
Первая четверть 21-го века продемонстрировала, что «конец истории» Фукуямы оказался в действительности ее витком на новом уровне, но, тем не менее с некоторыми знакомыми из прошлого чертами. Второе – это то, что стала ставиться под сомнение казалось бы зарекомендовавшая себя во второй половине прошлого и начале этого века как наиболее эффективная для устойчивого развития и конкурентоспособности триада: рыночная экономика (со всеми ее слабостями с точки зрения социального измерения), верховенство права (как система поддержания правил сильными правовыми институтами) и демократическая форма правления, основанная на признании приоритетности прав человека (как позволяющая обеспечивать инклюзивность и политические инструменты для разрешения конфликтов).
Конечно, я значительно упрощаю, и не буду здесь дискутировать об исключениях, вроде, Китая, Сингапура, восточных петрократий и т.д., но тем не менее…
Отсюда возникают вопросы о векторе развития обществ, прежде всего гражданских обществ, как институциализированной и более активной в общественно-политическом смысле части населения, с учетом современного представления о том, что сильное гражданское общество это эффективный инструмент государственного управления, позволяющий иметь качественную обратную связь с населением, реализовывать более обоснованную государственную политику и принимать более обоснованные управленческие решения.
Есть ли у этой части субъектность, как она изменяется и каковы тенденции?
Если мы посмотрим на последние оценки «Freedom House» об уровне свободы в регионе, опубликованные в прошлом году, то все страны Центральной Азии относятся к «несвободным» при следующих показателях по странам: Туркменистан – 2 из 100, где 100 – наивысший показатель, Таджикистан – 7 из 100, Узбекистан 12 из 100, Казахстан – 23 из 100, Кыргызстан – 27 из 100. При этом по оценкам той же «Freedom House», которые корреспондируют с данными Economist Intelligence Unit, уровень демократии в регионе колеблется от 0 из 100 в Туркменистане до 11 из 100 в Кыргызстане, и все политические режимы в регионе относятся к консолидированно авторитарным. Причем практически во всех случаях тенденции в течение последних нескольких лет либо негативные, либо – нет изменений, и только Узбекистан чуть-чуть, на один пункт, улучшил свои позиции. То есть, уже многие годы мы как жили, так и живем в несвободных странах с консолидированными авторитарными режимами. Единственная из стран региона – Кыргызская Республика, которая какое-то время считалась частично свободной и «островком демократии», тоже, к сожалению, стала характеризоваться как несвободная. Причем в Кыргызстане, в результате ряда шагов, предпринятых властями, включая принятие Жогорку Кенешем 14 марта этого года Закона об иностранных представителях, такого законодательного ремейка российского закона об иностранных агентах, давление на гражданское общество резко усилилось. Фундаментальными политическими правами и гражданскими свободами, определяющими свободное функционирование гражданского общества и демократического государства, являются права на свободу слова и выражения мнения, на свободу совести, религии или убеждений, на свободу собраний и ассоциации и на свободные и справедливые выборы и участие в управлении своей страной. И все эти права и свободы являются заложниками сложившихся в регионе авторитарных политических режимов.
Это и предопределяет и развитие законодательства, и институциональное развитие, и правоприменительную практику в отношении этих фундаментальных прав и свобод в регионе. От почти полного их отрицания в Туркменистане до их предоставления, правда, с разной степенью контроля в других странах Центральной Азии. Но во всех случаях те, кто пытается ими воспользоваться в полной мере, рассматриваются как угроза или во всяком случае потенциальный источник нестабильности для государства, то есть власти.
Поэтому политическая оппозиция, независимые профсоюзы, независимые СМИ, журналисты и блоггеры, правозащитные организации и гражданские активисты – важнейшие институты и акторы сильного гражданского общества и демократического государства рассматриваются властями в странах региона либо вообще как враги, либо во всяком случае как потенциально подозрительные элементы, требующие специального контроля со стороны органов национальной безопасности, правоохранительных органов и органов прокуратуры.
Почти все законодательство, регулирующее ключевые сферы политической и общественной жизни, в странах региона – репрессивное, не основанное на принципах презумпции в пользу права и пропорциональности ограничений и к тому же находящееся в процессе постоянного ухудшения с точки зрения обеспечения политических прав и гражданских свобод.
Поэтому практически во всех этих государствах невозможно или крайне трудно зарегистрировать оппозиционную политическую партию или независимый профсоюз, создать независимое СМИ, особенно радио и телевидение. А правозащитные организации и другие активные организации гражданского общества постоянно находятся под пристальным вниманием государства, которое накладывает на них обременительные требования дополнительной отчетности или даже пытается по примеру соседней России, в лучших традициях параноидальной ксенофобии, навесить ярлыки «врагов народа» или «иностранных агентов».
К этому надо добавить, что в странах региона по существу сохранились советские, по их представлению о самих себе и о своем отношении к гражданам, институты, в том числе органы национальной безопасности, правоохранительные органы, прокуратура и судебная система. Они не только никак не реформировались, поскольку, например, органы национальной безопасности в странах региона это такие КГБ-лайт, но и даже сменив персонал на людей, родившихся в конце 80-х или начале 90-х уже после распада Советского Союза, они воспроизводят те же паттерны и навыки отношений государства и общества, где общество не субъект, а объект таких отношений.
При этом создаются и различные новые государственные органы и структуры, которые тоже должны отвечать за контроль над гражданским обществом. Посмотрите, как, начиная с 2016 года, за последние восемь лет выстроилась обновленная система такого контроля в нашей стране. В Министерстве культуры и информации уже действуют ряд комитетов: по делам гражданского общества, по делам религий, информации, по делам молодежи и семьи, по развитию межэтнических отношений, ну и еще культуры, а также и архивов, документации и книжного дела. Все основные сферы общественной жизни находятся под специальным контролем уполномоченного органа.
Развитие гражданских обществ в странах региона началось в конце существования СССР и активно продолжалось в некоторых из них, в частности в Казахстане и Кыргызстане, в 90-х. В Туркменистане этот процесс, наоборот, прекратился полностью еще в середине 90-х, в Узбекистане тогда же сильно затормозился, хотя сейчас осторожно возобновляется, а в Таджикистане, наоборот, в последние несколько лет пространство для гражданского общества стало заметно «схлопываться». Но и в Казахстане и Кыргызстане негативные тенденции тоже налицо.
Вообще-то новая реальность для гражданских обществ стала формироваться еще после событий 11 сентября 2001 в США, когда авторитарные режимы получили возможность законодательно и практически обосновывать установление ограничений для политической оппозиции, организаций гражданского общества и независимых СМИ борьбой с терроризмом и экстремизмом. Причем надо отметить, что широко стало применяться не имеющее в международном праве юридического определения понятие «экстремизм». В международный правовой лексикон потихоньку входит понятие «violent extremism», то есть, «насильственный экстремизм», а вот просто «экстремизм» в связи с его юридической неопределенностью правового определения не имеет.
Далее свою роль сыграли разные «цветные» революции и арабские «вёсны», сильно напугавшие находящиеся у власти в странах региона элиты, которые в рамках конспирологических теорий солидаризировались, прежде всего, с российским нарративом, что виноваты в этих событиях активные организации гражданского общества, которые якобы выполняли задания неких «западных спонсоров». Появился еще один аргумент для закручивания «гаек», помимо борьбы с экстремизмом, это обеспечение «стабильности» для недопущения аналогичных событий.
Ну и, наконец, война в Грузии 2008 года, аннексия территорий в Украине в 2014 и полномасштабная война между Россией и Украиной с февраля 2022 года.
Все это повлияло на консолидацию элит в странах региона, которые в условиях внешних угроз и вызовов определяют себя на этом этапе, путем сложных маневров в рамках многовекторной политики, как гарантов сохранения суверенитета и независимости, что, как они считают, требует стабильности и полного порядка во внутренней политике.
Отсюда с использованием апробированных у некоторых соседей политических технологий активная часть общества, которая пытается продемонстрировать некую независимость, ставится под еще больший контроль.
По существу, тренды и изменения, которые наблюдаются последние, как минимум, 8 лет, после принятия в 2016 году поправок в законодательство, направленных, как обосновывали власти, на борьбу с терроризмом и экстремизмом, отражают усиление контроля за гражданским обществом, установление различных дополнительных требований к отчетности общественных организаций, особенно связанной с иностранным финансированием, появление Реестров лиц и организаций, получающих такое финансирование, и вообще их определенную стигматизацию.
Одновременно с этим формируются диалоговые площадки и создаются разные институты и механизмы, вроде общественных советов или процедур общественного контроля с принятием специального законодательства по этому поводу. В русле этих же политических технологий власти через прямую материальную поддержку вроде государственного социального заказа или политическую поддержку лояльных организаций и ассоциаций формируют управляемую общественную среду, которую трудно отнести к гражданскому обществу. Она больше похожа, на новом витке истории, на советские концепции отношений государства и общества. То есть, резюмирую следующим образом. Геополитические и внутриполитические процессы в государствах Центральной Азии в целом, и в Казахстане, в частности, предопределяют тренды и изменения в положении гражданских обществ. Пространство для них постоянно сокращается, они продолжают не иметь субъектности в отношениях с государством, параллельно осуществляется институциализация управляемого и подконтрольного, то есть в максимальной степени лояльного общества. Нельзя сказать, что этот процесс необратимый, хотя тенденции тревожные, особенно в Таджикистане и Кыргызстане. В Казахстане эти тенденции не такие явные, здесь больше сбалансированности, хотя очевидны точечные преследования и жесткое реагирование на любые признаки мобилизирующего потенциала каких-то политических групп и отдельных лидеров. Одновременно предпринимаются шаги по повышению эффективности государственных институтов, правда, без реформирования их по существу. Не уверен, что такая политика позволит эффективно решать нарастающие проблемы, в том числе социальные, социального расслоения, отсутствия справедливости или коррупции, но в том, что развитие гражданского общества будет тормозиться, нет особых сомнений, во всяком случае в ближайшие несколько лет. Правда, свое серьезные коррективы могут внести ход и итоги войны в Украине, изменения в Кремле и в целом в России, то или иное разрешение ситуации на Ближнем Востоке, изменения в политике США и европейских стран, вектор политики Китая и влияние Глобального юга, ну и, конечно, внутриполитические процессы в нашей стране. Большое количество неизвестных величин в этом политическом «уравнении» для гражданских обществ, но чудеса случаются…